Китайские блюда разительно отличаются от западноевропейской кухни; их особенности во многом обуславливаются такими факторами, как экономика, климат и традиции, но в не меньшей степени верой китайцев в то, что правильное питание — залог здоровья и долголетия.

Основные особенности китайской кухни могут быть кратко изложены в следующем виде:

Китайские блюда полезны с трех точек зрения. Они высокопитательны, полезны для здоровья и необыкновенно аппетитны (вкусны).

Большое разнообразие гарантирует, что человек не съест слишком много вредного и слишком мало полезного.

Предпочтение отдается свежим ингредиентам.

Для китайского повара важны три аспекта: качественные ингредиенты, правильное приготовление и эффектная подача блюда.

Блюда выглядят аппетитно благодаря гармоничным сочетаниям цветов, приправ, текстуры и аромата: темное со светлым, сладкое с соленым, целое с порезанным на кусочки и т. п.

Китайское питание преимущественно вегетарианское, и многие блюда содержат не более десяти процентов мяса;

основными источниками протеина служат бобовые, зерновые, яйца, рыба, домашняя птица и отчасти свинина.

Все блюда воплощают в себе принцип инь-ян: вареное с невареным, кислое с щелочным, рыба с зерном и т. д.

Китайцы различают два основных типа пищи: фан и тсай. Фан, воплощающее в себе основу ян, включает зерновые и овощи, а тсай, соотносимое с инь, включает мясо, рыбу и пряности. Фан означает «вареное зерно». Это сытная, доставляющая удовольствие, легко усваиваемая и не вызывающая раздражения пища. Она поглощает избыток жира и кислотности тсай.

Ингредиенты в основном размельчаются, режутся кубиками

или — если нужно создать большую по площади

поверхность — ломтиками. В размельченном виде они легче

перемешиваются, варятся и усваиваются.

Основным способом приготовления пищи является жарение

с помешиванием. Оно обеспечивает быстрое приготовление

блюда, благодаря чему питательные вещества не успевают

разрушаться и сохраняются в продукте.

Еще один общераспространенный способ приготовления пищи — это варка на пару. У этого способа есть свои преимущества. Пища не сгорает, не пригорает и не переваривается. Содержащиеся в ней способные к распаду питательные вещества не теряются, растворяясь в воде, как это происходит при кипячении.

Способы приготовления пищи, применяемые на Западе, —

выпечка, запекание и т. п. — также используются в Китае,

но в гораздо меньшей степени. Приготовление пищи

в духовке совершенно не распространено.

Супы, как правило, варятся на медленном огне в саго,

представляющем собой глиняную (фаянсовую) кастрюлю

(горшок), покрытую внутри эмалью.

Деревянные черпаки, глиняная (фаянсовая) посуда, фарфоровые ложки и тарелки, деревянные или пластиковые

палочки и бамбуковые пароварки предпочтительней, чем металлическая посуда и ножи. Китайцы уверены, что кислоты,

содержащиеся в пище, вступают в химические реакции

с металлами, что может приводить к образованию вредных

для здоровья веществ.

Некоторые ингредиенты, такие как акульи плавники, медвежьи лапы или какие-либо другие экзотические продукты, обладают сильными целебными свойствами.

Китайцы уделяют очень большое внимание эффектному антуражу — салфетки, чаши для ополаскивания пальцев, кувшинчики с цветами, настенная роспись, пахучие палочки и т. п. — ведь китайцы уверены, что не одна пища вызывает аппетит.

Основные блюда подаются вместе с чаем,

способствующим пищеварению и являющемуся мягким стимулятором.

Как правило, каждый прием пищи в китайских семьях

включает три или четыре основных блюда.

Для каждого гостя прибавляется новое блюдо.

Так, еда для десяти человек будет состоять

из двенадцати или более блюд.

Потребление продуктов, вредных для здоровья, сведено к минимуму или вообще исключено. К таким продуктам

относятся синтетические добавки, красное мясо, животные жиры, сахар-рафинад, недоваренные яйца, соль, шоколад и другие кондитерские изделия, невымытые овощи и фрукты и несвежая и испортившаяся пища.

Источник: Китайская книга мудрости.

В современной науке также нет согласия относительно времени Ликургова законодательства. Благодаря безусловному доверию к Фукидиду канонической долго считалась предложенная им дата - конец IX в. до н.э. Но в настоящее время разногласия во мнениях по данному вопросу очень велики. Если подытожить основные гипотезы, то они суть следующие: Ликурга и его законы помещают :
1) до Первой Мессенской войны, т.е.в конец IX - начало VIII вв. до н.э., что в принципе совпадает с античной традицией ;
2) между Первой и Второй Мессенскими войнами, т.е. в 1-ю половину VII в. до н.э. ;
3) после Второй Мессенской войны, т.е. уже в VI в. до н.э.
Причем эту позднюю дату часто связывают уже не с Ликургом, а с какими-то другими безымянными законодателями, проведшими реформирование Спарты под реставрационными лозунгами. Конечно, проблема Ликурга очень трудна. Это одна из самых больших загадок древнегреческой истории. Но вряд ли мы что-нибудь выиграем, если отвергнем всю целиком античную традицию о Ликурге, считая ее недостоверной. В настоящее время в науке преобладает скорее позитивное отношение к Ликургу, которого причисляют к крупнейшим греческим законодателям архаической эпохи, наподобие Драконта и Солона в Афинах. Споры нынче ведутся, главным образом, относительно содержания законов и времени их введения.
Конечно, спартанская государственная и общественная система в том виде, в каком ее знали греческие историки и философы V-IV вв. до н.э., не была создана одномоментно благодаря уму и таланту одного конкретного законодателя. Система улучшалась и оттачивалась на протяжении всего архаического периода, причем в источниках можно найти, по крайней мере, еще два таких момента, когда в прежнее Ликургово законодательство вносились принципиальные изменения и поправки. Античная историография приписывала Ликургу больше, чем он был в состоянии сделать, но по большому счету в этом она права: традиция зафиксировала самый важный момент в спартанской истории - начало планового и сознательного преобразования всего общества и государства. На подобную, столь раннюю для Греции системную реорганизацию толкали спартанское общество особые условия существования, каких не было ни в одном другом греческом полисе. На территории Лаконии Спарта была, конечно, не единственной дорийской общиной, но она единственная благодаря вовремя осуществленным реформам смогла начать широкомасштабную экспансию и завоевать сперва всю Лаконию, а потом и Мессению. Конечно, это только гипотеза, но она позволяет, согласуясь с античной традицией, отнести Ликурга и его законы к концу IX - началу VIII вв. до н.э., т.е. ко времени активной экспансии Спарты в Лаконии. В какой-то мере подтверждает эту раннюю дату крайне примитивный и архаичный характер установления, вошедшего в историю под названием "Большая Ретра".
В биографии Ликурга Плутарх приводит текст Большой Ретры (6,2-3), которая является самым ранним известным нам конституционным документом архаической Греции. Архаичность языка и непонятные уже в классическую эпоху реалии заставляют думать, что этот документ очень древний и вполне может относиться к к.IX - н.VIII вв до н.э. Смущает только то, что, несмотря на отдельные доризмы, в целом документ написан на койнэ. Но это можно объяснить, предположив наличие литературной правки, которую осуществил или сам Плутарх, или его источник. Текст ретры представляет собой повелительное обращение от имени Аполлона к тому, кто испрашивает его совет. Важно отметить, что Плутарх цитирует этот текст не в стихотворной форме. Это лишнее доказательство большой древности документа. Ведь в период развитой архаики практиковались скорее стихотворные ответы. С самим текстом документа Плутарх мог познакомиться в государственном архиве Спарты, где, конечно, хранились сводки ответов оракула. В биографии Агесилая Плутарх прямо говорит о "лаконских записях", которыми он пользовался (Агес., 19,10).
Сам термин "ретра" (в буквальном значении - "речение" или "договор"), предполагает, что законотворчество Ликурга носило устный характер. Но, с другой стороны, Плутарх имел перед собой письменный текст этого документа! Это противоречие, по-видимому, объясняется тем, что спартанское общество всегда было склонно к искусственной архаизации своей жизни. Дописьменная культура в этом отношении казалась приоритетной, и Ликург, издавая свои законы, прокламировал их как устные. Однако сам Ликург и его окружение, скорее всего, уже обладали высокой письменной культурой. Существует традиция, связывающая Ликурга с гомеровскими поэмами. Во время своих путешествий он будто бы посетил Самос и переписал поэмы Гомера, воспользовавшись экземпляром, хранившимся у потомков самосского рапсода Креофила (Плут. Лик., 4, 5). Этот рассказ, даже если в основе его лежит анекдот, тем не менее весьма любопытен. В нем зафиксировано представление древних о наличии в Спарте очень ранней письменной традиции.
В дальнейшем письменная культура Спарты всегда носила "полуподпольный" характер и официально не одобрялась. Спартанские власти старательно ограничивали применение письменности только военно-административной сферой. В такой обстановке сохранение спартанцами слова "ретра" уже для письменных законов становится вполне понятным. Как показал в своем докладе профессор Э.Д.Фролов, слово "ретра" как синоним закона употреблялось не только в дорийской, но и в ионийской среде. Так сохранилась надпись от 1-й пол.VI в. до н.э. с острова Хиос, где речь идет о "ретрах народа" (Tod I, N 1). Но использование в течение многих веков подобного архаического термина объясняется еще и тем, что спартанцы под словом "ретра " понимали санкционированное дельфийским оракулом постановление народного собрания. Для спартанцев их законы носили божественный характер уже в силу того, что они были освящены авторитетом Дельф. Так что в этот термин они вкладывали двойной смысл: приоритет устного законотворчества перед письменным и представление о своих законах как речениях Аполлона.
Надо заметить, что религиозный авторитет во все века имел огромное значение для спартанской политики. Античные источники свидетельствуют, что консультации с оракулами по делам, связанным с принятием политических решений, носили в Спарте более систематический и постоянный характер, чем где-либо еще (см., например: Гер., V, 65; VI, 66; Фук., I, 103, 1-3; 118, 3; Плут. Мор., 191 B; 209 A).
Запрещение кодификации законов, особенно в области сакрального права, было характерно не только для дорийской Спарты. В Афинах, например, в н.IVв. до н.э., когда по обвинению в нечестии судили Андокида, Лисий в своей обвинительной речи призывал использовать "не только писаные, но также и неписаные законы". Последние казались ему более предпочтительными, ибо в силу своей древности и анонимности они внушали почтение даже преступникам: те, как пишет Лисий, думали, что "в таком случае их карают не только люди, но и боги" (Лисий, VI, 10). Этот любопытный пример показывает, что даже в период классики были в Афинах отдельные области права, где продолжали использовать древнейшие "неписаные законы".
Большая Ретра состоит из двух частей: главного проекта и поправки к нему. Причем, по словам Плутарха, поправка была принята гораздо позднее, при царях Феопомпе и Полидоре (Плут. Лик., 6). В начале Ретры прокламируется необходимость учреждения святилища Зевса Силлания и Афины Силлании. Указание на Зевса согласуется с античной традицией о связи Ликурга с Критом - ведь Зевс особо почитался на Крите, месте его рождения. Далее в очень кратком виде излагается суть политической реформы Ликурга. Из-за архаичности, краткости и испорченности текста Ретра не поддается однозначному толкованию. (Порча текста, вероятно, вызвана тем, что в оригинале использовались архаичные дорийские диалектные формы, совершенно непонятные позднейшим переписчикам). Тем не менее, его можно понять так, что Ликург или полностью или частично заменил родовое деление общества на территориальное. Все граждане были структурированы в военные подразделения, организованные по территориальному принципу. Верховная власть была закреплена за народным собранием, апеллой. Народное собрание, которое, конечно, существовало и до Ликурга, из органа, подчиненного герусии и царям, превратилось в высший правящий орган, стоящий над этими аристократическими институтами. Ликург сумел увековечить спартанскую апеллу в ее преобразованном виде, сделав заседания апеллы регулярными и проходящими в фиксированном месте. Спартанская апелла с этих пор являлась последней и окончательной инстанцией для внесения и отклонения предложений. В качестве основного правительственного органа, но подчиненного апелле, названа герусия, или совет старейшин, во главе с царями. В Ретре цари именуются архагетами, что в данном контексте можно понять как "основатели нового культа". В том же значении слово "архагет" встречается в ранней дорийской надписи по поводу отправки колонии в Кирену, именуемой "Клятвой основателей" (текст восходит к VII в. до н.э. - ML, N5). Здесь архагетами именуются бог Аполлон и царь Батт, в обоих случаях в значении "основатель" и "устроитель". По-видимому, термин "архагет" как основатель в самом широком смысле слова (новых культов, колоний, политических институтов) был характерен именно для архаической эпохи.
Возможно, в состав Ликурговых архагетов входило не только два спартанских царя. Не исключено, что первоначально архагетов было больше. Кроме спартанских царей из рода Агиадов и Еврипонтидов в число архагетов могли попасть и представители рода Эгеидов из Фив, которые появились в Лаконии, вероятно, вместе с Гераклидами. Отдельные персонажи из этого аристократического клана руководили наряду с царями важными военными кампаниями Спарты в VIII в. до н.э. (Пиндар. Истм., 7, 14-15; Павс., IV, 7 ,8). Эгеиды были тесно связаны с культом Аполлона и в качестве его жрецов председательствовали в Амиклах во время празднования Гиакинфий (Пиндар. Пиф., 5, 68-76).
Наличие двух и более царей не является чем-то редким для ранней Греции. Так у Гомера нередко упоминаются подобные ситуации: в царстве феаков, например, кроме Алкиноя было еще двенадцать царей (Од., VIII, 390 сл.), и на Итаке Одиссей был не единственным царем, а лишь одним из многих (Од., XVIII, 64). Следовательно, единодержавие в гомеровский период вполне могло сосуществовать с режимом многодержавия. Между гомеровскими и спартанскими царями, несомненно, прослеживается глубокая родственная связь. И те, и другие не являются настоящими монархами. Это, скорее, представители ведущих аристократических кланов, осуществляющие коллегиальное руководство общиной. В Спарте долгое время, но уже в качестве пережитка, продолжала существовать та же "отеческая царская власть", о которой говорил Фукидид в своей "Археологии" (I, 13, 1). Эта примитивная царская власть была, по-видимому, разновидностью аристократической формы правления. В таком контексте более понятным становится как наличие в Спарте двух царских семей, так и их место внутри спартанского полиса.
Уже для Плутарха текст Большой Ретры был не совсем понятен. Поэтому он счел необходимым сопроводить его комментарием, призванным объяснить темные и неясные места в самом документе. Возможно, и текст документа и комментарий к нему непосредственно были взяты Плутархом из утерянной впоследствии "Лакедемонской политии" Аристотеля. Это тем более вероятно, что Плутарх на него ссылается.
Все институты, перечисленные в Ретре, не являются изобретением Ликурга. Они существовали, конечно, и до него. По-настоящему революционным, однако, является заявленный в Ретре примат народного собрания над герусией и царями. Это - сильнейший удар по аристократии, нанесенный в рамках конституционной борьбы и первый значительный шаг по пути создания т.н. гоплитской политии. Спартанскому демосу не пришлось насильственным путем избавляться от своей аристократии и через тиранию идти к демократии, как это было во многих греческих полисах. У Спарты модель политического развития оказалась иной. Большая Ретра Ликурга - это знак начавшейся консолидации гражданского коллектива, в котором не аристократия была низведена до народа, а наоборот, весь спартанский народ превратился в правящее сословие. Недаром спартанцы очень рано стали именовать себя гомеями, т.е. равными. Но их равенство было очень своеобразно - это было равенство внутри слоя господ (в этой связи можно вспомнить членов английского парламента, которые также называли себя пэрами, или равными). Таким образом, Ликургу и его сторонникам, которые сами были представителями высшей аристократии, удалось заложить фундамент для дальнейшей консолидации общества и превращения граждан его в военную элиту, устраненную от всякой производственной деятельности.
Заслугой Ликурга и его последователей можно считать также внедрение новой идеологии, пронизанной идеями военного братства и сотрудничества. В дальнейшем идеология равенства станет базовой идеей для структурного оформления всего спартанского общества, в котором благодаря общественному воспитанию и общественным обедам не так уж много будут значить рождение и богатство.
Однако антиаристократические по духу своему реформы Ликурга столь глубоко затронули интересы спартанской знати, что это отразилось даже на судьбе самого законодателя. Он стал жертвой реакции и был вынужден отправиться в изгнание. Традиция единодушна в том, что умер Ликург в изгнании (Плут. Лик., 31). Став главной фигурой спартанской истории, Ликург после смерти почитался как герой. По словам Павсания, в Спарте существовал храм Ликурга, где ему оказывали почти божественные почести (III, 16, 6).
О том, что политическая ситуация в Спарте после Ликурга не отличалась особой стабильностью, в самой общей форме свидетельствует Аристотель (Пол., 1306 b). В этом же ключе можно рассматривать и политический кризис конца VIII в. до н.э., вызванный заговором парфениев, неполноправной группы молодежи внутри спартанского гражданства (Арист. Пол., 1306 b; Страб., VI, 3,3, р.278-280).
Античная традиция в том виде, как она представлена у Плутарха, приписывает Ликургу всю коллекцию особенностей государственной и общественной жизни Спарты. Но, судя по тексту Большой Ретры, Ликург на рубеже IX-VIII вв. до н.э. осуществил в главных чертах только политическое реформирование общества. А приписывание ему всего комплекса реформ - обычная аберрация мифологического сознания. Ведь спартанских граждан объединяла не столько общая история, сколько общая мифология. У истоков этой общей мифологии стоит завышенная ценность традиции, которая знала только одного великого спартанского законодателя - Ликурга. Следовательно, он и был создателем спартанского космоса. Спартанцы на протяжении всей своей истории воспринимали законы Ликурга как безальтернативный стандарт и его именем и под реставрационными лозунгами проводили подчас самые радикальные реформы. Достаточно в этой связи вспомнить реформаторскую деятельность спартанских царей конца III в. до н.э. Агиса и Клеомена. Их реформы несли на себе печать исключительной архаизации и проводились под лозунгом возврата к прошлым институтам.
Следующей серьезной модификации спартанская конституция подверглась, по-видимому, в эпоху Первой Мессенской войны. По свидетельству Плутарха, авторами дополнения к Большой Ретре были спартанские цари Феопомп и Полидор (Плут. Лик., 6). Суть этой поправки заключается в том, что герусия вместе с возглавлявшими ее царями вновь была поставлена над народным собранием. Таким образом, внесение подобной поправки можно рассматривать как попытку аристократического реванша. По словам Плутарха, цари убедили народ принять поправку к Ретре благодаря утверждению, что такова воля богов (Лик., 6, 9). Тиртей, вспоминая об этих событиях в своей поэме "Евномия", прямо говорит, что цари обращались за божественной санкцией в Дельфы (Тиртей у Плут., Лик., 6, 10). Так что и здесь, как в случае с Ликургом, имеет место апелляция к Аполлону.
Наряду с усилением власти герусии Феопомпу и Полидору, царям эпохи Первой Мессенской войны (2-я пол. VIII в. до н.э.), приписывают также и учреждение эфората. Это была вторая по значению конституционная перемена после законов Ликурга. Эфорат, по словам Аристотеля, был введен царем Феопомпом (Пол., 1313 а) и первоначально мыслился как своеобразный alter ego царей. Свидетельство Аристотеля кажется тем более надежным, что в Большой Ретре эфорат не фигурирует. А Геродот, связывая эфорат с Ликургом, по-видимому, только передавал традиционную точку зрения спартанцев его времени на эфорат как ликургов институт (I, 65, 4). Коллегия из пяти эфоров (по числу спартанских об) должна была исполнять судебные функции спартанских царей в их отсутствие (Плут. Клеом., 10). Первоначально, по-видимому, цари сами назначали эфоров из числа своего ближайшего окружения. Но длительные Мессенские войны и, как их результат, полная занятость царей военной сферой способствовали превращению "царского" эфората в орган, уже мало зависимый от царей. Поскольку в нашей традиции учреждение эфората жестко связывается с Первой Мессенской войной, то введен он был ,скорее всего, в 30-20 гг. VIII в. до н.э. , что близко стоит к 754 году, с которого начинается традиционный список эфоров-эпонимов (Аполлод., 244 F 335a).
Из органа, подчиненного царям, в орган, стоящий над царями, эфорат превратился много позже своего возникновения. Эта трансформация, скорее всего, произошла не ранее сер. VI в. до н.э. и связана она была, в конечном счете, с завоеванием Мессении. Вторая Мессенская война спровоцировала и усилила те процессы внутри спартанского общества, начало которым положил еще Ликург. Окончательное покорение Мессении и превращение целого народа в илотов имело для Спарты долговременный эффект. У Спарты теперь не было иного пути, как тотальная милитаризация всего общества. Но этот процесс стал набирать скорость не сразу, а спустя 20-30 лет после окончания Второй Мессенской войны.
Кратковременным же эффектом победной эйфории стал всплеск культуры и искусства - последний, известный нам в истории Спарты. В этой связи можно вспомнить поэзию Алкмана, пронизанную тонким лиризмом, В его песнях, написанных около 600 г. до н.э., совершенно отсутствуют военно-патриотические мотивы, характерные для маршевых песен Тиртея, участника Второй Мессенской войны. В спартанском обществе рубежа VII-VI вв. до н.э. еще оставались элементы открытости. Судя по раскопкам святилища Артемиды Орфии, у Спарты были торговые связи не только с материковой Грецией, но и с такими дальними странами, как Египет и Лидия. Местная лаконская керамика этого периода мало отличалась от лучших образцов коринфской и афинской глиняной посуды. Она импортировалась в места, тесно связанные со Спартой, - в Тарент, Кирену, на Самос. Славились спартанские деревянные статуэтки и бронзовые кубки. Последние часто использовались в качестве дорогих подарков. Подобный кубок получил, например, от имени спартанского государства лидийский царь Крез (Гер., I, 70).
Но культурный подъем оказался кратковременным. К середине VI в. до н.э. почти все проявления культурной активности Спарты стали затухать. Так Алкман оказался последним спартанским поэтом. К 570 г. до н.э. резко уменьшился, а потом и полностью исчез импорт. Последние образцы местной лаконской керамики относятся к 525 г. до н.э. Неожиданно упал и интерес спартанцев к олимпийским играм. После 576 г. до н.э. спартанцы-олимпионики стали редким явлением. Причины этого упадка лежат не столько в области экономики, сколько в социально-политической сфере.
В середине VI в. до н.э. происходит последний, третий, этап реформирования спартанского общества, в результате которого возникает т.н. классическая модель спартанского полиса. Преобразованный эфорат становится гарантом равенства всех граждан перед законом. Привилегии аристократии сохраняются лишь в сфере неформальных ценностей. Военная этика и система общественного воспитания моделируют общество, не нуждающееся ни в каких гуманитарных ценностях. Отсюда постепенное понижение интеллектуально-культурного уровня общества в целом. Стиль жизни аристократии был подвергнут значительной корректировке. Декларативное равенство уничтожило последние элементы их свободы и независимости от общества. Даже цари не смогли избегнуть этого диктата , хотя отдельные рудименты свободы им были оставлены, такие, например, как право воспитывать свое потомство вне системы агогэ.
Реформирование эфората традиция связывает с именем эфора Хилона. По словам Диогена Лаэртского, Хилон сделал эфорат равным царской власти (I, 68). Хилон, скорее всего, фигура историческая. В списке эфоров он значится под 556 г. до н.э. Некоторые, особенно западные историки, склонны видеть в Хилоне великого законодателя и истинного автора ликурговых реформ. Как бы то ни было, с превращением эфората в высший правительственный орган, контролирующий все ведомства, процесс формирования спартанского полиса в общих чертах был закончен. После завоевания Мессении и массового закабаления ее населения у спартанцев не оставалось иного варианта для поддержания стабильности и порядка, чем проведение радикальных преобразований внутри собственного гражданского коллектива. Спарта превратилось в военный лагерь, а ее граждане - в военную элиту, от сплоченности и единомыслия которой зависело само существование государства.
Это единомыслие достигалось с помощью тщательно разработанной системы воспитания. Спартанские мальчики уже в 7 лет забирались из семей и передавались в ведение государства. Таким образом, с очень раннего возраста начиналась обработка сознания молодежи и формирование единообразных ценностных установок. В этом, конечно, проявлялась охранительная функция государства. Значение семьи при этом сводилось до минимума, ибо семья не должна была больше стоять между государством и его гражданами. Таким образом устранялся главный источник нелояльности граждан. Интересы государства ставились неизмеримо выше интересов частных граждан. Важно подчеркнуть, что государственный надзор и государственное давление распространялись не только на область воспитания и образования. Диктату государства подчинены были все сферы общественного бытия. Требования военной дисциплины определяли жизнь спартанского общества не только в военное, но и в мирное время. Идеалы военной доблести и патриотизм были провозглашены высшими нравственными ценностями. Критерием нравственности стала государственная польза. Моральность или аморальность того или иного поступка рассматривались только под углом государственного интереса. Поэтому в Спарте как во всякой закрытой системе многие понятия были смещены и деформированы. Так, когда на рубеже V-IV вв. до н.э. спартанцам пришлось столкнуться с внешним миром, то оказалось, что они не способны успешно в нем адаптироваться.
Само общество, воспитанное на принципах тоталитарной морали, тщательно следило за своими членами, не допуская никаких отступлений от заданной модели поведения. В Спарте общественное мнение совпадало с государственными установками и потому, по словам А.Тойнби, "противники спартанского общественного порядка наказывались самим обществом, причем презрение к ним было всеобщим и действовало сильнее, чем кнут надсмотрщика... Категорический императив в душе каждого спартиата был высшей движущей силой ликурговой системы и позволял в течение более чем двух столетий пренебрегать человеческой природой". Недаром идеальное государство Платона, каким оно предстает в его "Законах", имело многие черты реального спартанского полиса. Для Платона Спарта была ценна своей фундаментальной концепцией тотального единства и равенства. Непосредственный контроль государства над повседневной жизнью граждан казался Платону наиболее простым и эффективным средством, обеспечивающим стабильность всей системы. Импонировала Платону и спартанская экономическая система, с одной стороны, гарантирующая правящему классу устойчивый доход, а с другой, избавляющая его от всякого рода "хремастики". Среди ценнейших достижений Спарты Платон считал и внутреннюю социальную устойчивость, благодаря которой спартанский полис долгое время удачно избегал гражданских смут. Илоты и периеки, труд которых составлял экономический фундамент спартанского общества, сами не являлись частью этого общества и потому не влияли на его внутреннюю стабильность. По отношению к спартанскому обществу и те и другие представляли скорее внешнюю, чем внутреннюю угрозу.
Отсутствие напряженности внутри правящего сословия было единственным гарантом стабильности всей системы. Поэтому основной заботой всех властных структур Спарты было поддержание традиционного modus'a vivendi. Все спартанские преобразования архаической эпохи были направлены к созданию сбалансированной политической системы. Поэтому так часто мы сталкиваемся с политическими компромиссами, неизбежными в обществах, стабильность которых гарантировало только кастовое единство правящего сословия. Так появление эфората как высшей правительственной коллегии означало, что спартанское общество смогло найти приемлемый для всех компромисс без радикальных социальных потрясений. За высшей аристократией, политическими лидерами которой оставались цари, сохранилась герусия. Противовесом герусии и царям стал эфорат, куда мог попасть любой "рядовой" спартиат. Таким образом апелла стала полем воздействия двух равновеликих сил, герусии, с одной стороны, и эфората, с другой. Причем передача в сер. VI в. до н.э. председательства в герусии от царей к эфорам означала очередной важный компромисс между аристократией и рядовыми членами гражданского коллектива, надолго обеспечивший Спарте гражданский мир. Таким образом, Спарте путем комбинации древних и вновь созданных полисных институтов удалось создать устойчивую систему, все элементы которой были спаяны в единый блок. Характер деятельности отдельных правящих структур Спарты мы рассмотрим в соответствующих разделах хрестоматии.
Что касается политического строя Спарты, то античная традиция единодушно причисляла Спарту к олигархическим полисам. Недаром, в историческое время Спарта всегда поддерживала олигархические режимы. И такой подход к Спарте как безусловно олигархическому государству кажется абсолютно верным. Внутри спартанского гражданского коллектива не было демоса в античном понимании этого слова. Поэтому говорить о демократии в отношении Спарты, как это делают некоторые современные ученые, значит отстаивать парадоксальную точку зрения. Спартанская военная элита, именующая себя "равными", конечно, не была однородна, но степень ее неоднородности приблизительно такая же, как между простым и титулованным дворянством в Российской империи.

http://www.world-history.ru/countries_about/546.html

АНАСТАСИЯ ГОРДЕЕВА

В последние годы вся страна наблюдала за творческими метаниями известного телеведущего Александра Гордона. То он ночами напролет дискутировал с учеными о природе времени и тайнах Древнего Египта, то среди бела дня рассуждал с простым народом на самые бытовые темы. В начале октября он вновь появится на телевидении. На этот раз в качестве ведущего одноименной передачи «Гордон 2030». А уже в конце месяца планирует создать ни много ни мало новое общественное движение. Об очередном этапе в своей карьере, а также о своих путешествиях по стране и отношении к телевизионным авторитетам Александр
– У вас хорошо загоревшее лицо. Что, в московских кабинетах да студиях лето не просиживали?

– В последнее время я езжу по городам и весям России со странной целью. Встречаюсь с разными людьми, преимущественно с интеллигенцией, и говорю о нашей общей жизни. У меня есть одна затея. Назовем ее в терминах, понятных каждому – создание неполитического регионального общественного движения. Задача его – попытаться сделать так, чтобы население наше вновь стало народом, то есть субъектом, который сможет наконец определить свои смыслы и ценности. То есть понять, зачем живем, как живем, и создать утраченный образ будущего. Где мы этот образ потеряли, хрен знает, но то, что потеряли, – это точно. И все попытки придумать этот образ будущего для всей России, которые предпринимались в высоких кабинетах – кремлевских, академических, стратегических – терпели неудачи. Они были обречены на провал изначально, поскольку идеология из пальца не высасывается, она все-таки собирает в себе общие идеи и общие ценности, а их может создать только народ. А за последние пятнадцать лет с народом что-то произошло, он превратился в население.

– Хождение в народ, в контексте русской истории, штука очень символичная, почти преддверие революции...

– Я хотел бы рассматривать это «хождение в народ» как попытку не допустить никакой революции. То, что у нас есть колоссальные внутренние проблемы и внешнее давление, думаю, никто отрицать не будет. И если население народом не станет, то России как страны не будет. Будут какие-то разные образования. Какими они будут? Прогнозов масса. Но в любом случае это будет не то, к чему мы привыкли, не то, что некоторые из нас любят и ценят. Если говорить лозунгами, то отечество в опасности. Вот за мной карта (показывает на занимающую добрую часть стены карту России. – «НИ»), там точечками отмечены те города, которые я должен посетить в ближайшие полтора месяца. Веду дневник, где я записываю разные региональные дела: с кем встречался, до чего договорился, какие вопросы задавали, почему не побили и так далее...

– Какие вопросы во время путешествий задают чаще?

– «Зачем приехал?», «Чего тебе надо?» После двух часов разговора начинают верить в то, что я приехал именно за тем, о чем говорю, а до этого как-то не очень. Наша цивилизация, так или иначе, была построена на доверии, поэтому хорошо, что за два-три часа оно, доверие, иногда восстанавливается у моих собеседников. Главная проблема в том, что люди не понимают основной вещи: когда я приезжаю и начинаю говорить: «Вот, ребята, я хочу создать движение...», мне в ответ: «Так, лозунги какие?». И когда я растерянно эти два часа объясняю, что я за этим, собственно, к вам и приехал, давайте, говорю, в процессе совместного «деланья» придем к ответу, что это я к вам пришел за ответами, у меня их нет, тогда начинают немножко вникать, расслабляться и даже вместе о чем-то думать. «Деланьем» я это называю пока условно, не буду открывать все карты. Сначала надо собраться в конце октября со всеми, с кем я уже встретился, и прийти к конкретной схеме, тогда все планы и озвучим. Столько раз к людям приходили с уже готовыми проектами, лозунгами и криками, что народ впал в социальный аутизм и перестал верить кому бы то ни было. Поэтому, используя свою узнаваемость по телевидению, близость к некоторой части нашего общества, я пытаюсь хоть что-то продавить.

– Все это выглядит довольно странно, если учесть, что в последние годы у вас не было сколько-нибудь политических передач...

– Два с половиной года назад появилась заявка на передачу, которая скоро выйдет на Первом канале. Все это время передача пролежала под сукном на разных телеканалах, видимо, потому что не надо было, а теперь, видимо, стало надо. Появляется, как мне кажется, довольно тонкий инструмент, чтобы донести уже озвученные идеи для большого числа людей. Называться передача будет «Гордон 2030», и речь в ней пойдет о том, какой мы хотим видеть Россию в 2030 году. Подзаголовок – «Образ будущего». Обрисовать его, собственно говоря, я народ и прошу. Куда живем? Куда женщины должны рожать, если их так призывают к этому? «Нет попутного ветра кораблю, который не знает, в какую гавань он хочет приплыть», – когда-то сказал Монтень. Когда мы договоримся, куда плывем, то можно будет и курс менять, лавировать, обходить минные поля, измерять глубину, ловить по дороге рыбу. То есть должно быть какое-то целеположение, грубо говоря, стратегия. К сожалению, дальше, чем до 2008 года, мы подчас не думаем. Вообще говоря, есть два способа бытия любого субъекта – это рефлексивный, когда человек может остановиться и подумать над тем, что было, что происходит сейчас, что зарождается в будущем, и реактивный – это когда мы адекватно или не очень реагируем на мгновенные события вне всякого контекста. После перестройки мы находимся в реактивном мире, более-менее выживая, выставляя щиты, иногда пики, копья, пытаясь дожить до завтрашнего дня. Но ведь это скоро кончится – так страна жить не может.

– Не ругает нынешнее телевидение только ленивый, но с тем, что оно влияет на общественное мнение, никто не поспорит. К чему, на ваш взгляд, склоняет ТВ сегодня?

– У большинства на телевидении такой задачи нет. Кто-то выполняет чьи-то поручения. Другими движут собственные амбиции. Кто-то зарабатывает деньги, как я, например, а кто-то пытается изменить мир, но не знает, как. У нас не Америка, где существует культ телезвезд, в России к ним народ относится очень здраво. Он тебя при встрече по плечу похлопает, возьмет автограф, а в спину скажет все, что он о тебе думает. Я несколько раз слышал, что мне говорят в спину, поэтому никаких иллюзий по поводу телевизионных авторитетов не питаю. И потом, телевидение – это своеобразный рентген-аппарат, там очень трудно притворяться. Там ты есть тот, кто ты есть, ни больше, ни меньше, поэтому ложь легко вычислить, а когда ты ее видишь, ни к чему тебя не склонить.

– Сами-то вы читаете газеты, смотрите телевизор, слушаете радио?

– Газеты и журналы я давно уже не читаю никакие, только если в самолете попадется что-нибудь. С радио у меня сложные отношения, не могу слушать в машине музыку. Очень сильно от нее устаю, да и вообще недолюбливаю. Поэтому вынужден слушать, когда говорят. А говорят у нас немногие, например, «Эхо Москвы». Но вот что и как они говорят, вызывает у меня восхищение. Получается, что Венедиктов – единственный менеджер в стране, у которого с успехом получается сосать двух маток: с одной стороны, «Газпрома», с другой – Гусинского. Как это у него выходит, для меня загадка до сих пор. Но «Эхо», к сожалению, стало в последнее время предсказуемым, как передовицы газеты «Правда» в 70-м году. То есть ты включаешь и знаешь, где они будут говорить «за», а где «против». От этого интерес теряется. Телевизор я смотрю редко и в основном вечером, иногда фильмы – чем хуже, тем лучше, просто чудовищные фильмы люблю. Люблю новости разные. Глядя на них, понимаешь соотношение политических и социальных сил внутри страны, такая шарада, ребус. Очень люблю смотреть по телевизору футбол. Раньше комментировал его по радио, но сейчас в основном тихо матерюсь дома.